Женщина на заданную тему - Елена Минкина-Тайчер

– В номере никого нет, извините.

– Говорит доктор Розен, я разыскиваю участника нашей конференции, возможно, он просто не слышит. Пожалуйста, соедините еще раз, это очень важно!

– Хорошо, подождите минутку.

Было слышно, как на том конце линии тихо говорят по-немецки, шуршат какие-то бумаги.

– Герр доктор, вы слушаете? К сожалению, ничем не могу помочь. Номер освобожден в шесть утра, вероятно, ваш сотрудник уехал первым поездом.

ЕСЛИ СИТУАЦИЯ КАЖЕТСЯ СЛИШКОМ СЛОЖНОЙ

– Если ситуация кажется слишком сложной, – когда-то учил меня папа, – попробуй отстраниться и посмотреть чужими глазами, здорово помогает!

Я честно пытаюсь представить историю с Иаковом глазами моих девчонок из отдела, подруги Нади, мамы.

«Чистый бред, – скажут девчонки, – поехать в такую даль, потратить уйму денег и времени, чтобы пару часов провести с не слишком молодым и не слишком похожим на прекрасного принца чужим человеком. Да еще в тобою же оплаченном номере!»

«Наплюй, – вздохнет Надя, – не нужно идеализировать мужиков, тогда и не будет огорчений. В конце концов, он тебе понравился, ты хотела с ним встретиться, – имеешь право! Тем более ты сама платишь за свои удовольствия, никому ничего не должна. Конечно, можно и в соседнем доме завести похожий роман, зато появился дополнительный опыт!»

«Пора подумать о собственной жизни, – расстроится мама. – Тебе уже за тридцать, нужно создавать семью, наконец. Если не складывается с Глебом, поищи другого человека, нормального и устроенного, пусть даже разведенного. Но бегать за женатым иностранцем?!»

Всё так, все правы, даже мама. Кстати, она вполне довольна Глебом, – он-то как раз «нормальный и устроенный». И даже не разведенный. «Удел женщины – быть терпимой, у папы тоже был нелегкий характер, ты ведь знаешь».

Да, у папы был нелегкий характер, он все время чем-нибудь страстно увлекался – религиозной философией, старинной музыкой для клавесина, разведением цветов. Он выписывал массу книг, пропадал в библиотеке, вел переписку с музыкантами и садоводами. На выходные папа зарывался в грамматику иврита, потому что заболел Израилем после поездки к друзьям и был уверен, что мы все должны срочно туда переехать.

Против отъезда из озлобленного и голодного Союза девяностого года мама не возражала, говорила, что, в принципе, согласна и на Израиль, но в таком серьезном вопросе нужно не торопиться и рассмотреть разные варианты. В Германию, например, тоже пускают евреев. Многие ленинградские знакомые уже перебрались, – там хорошие условия, европейская культура и климат привычный. Папа с его способностями к языкам впишется в любой стране, нет сомнений, но как мы оставим бабушку?

Бабушка, мамина мама, страдала тяжелой гипертонией, и мы все жили в постоянном напряжении, – не уезжали надолго из города, звонили ей по пять раз на дню. Два раза в неделю мы с мамой ездили к бабушке «помогать по хозяйству», хотя особой помощи не получалось, даже пыль вытирать бабушка не разрешала, чтобы мы не разбили случайно сервизные чашки и чудесных фарфоровых кукол в резном буфете. Поэтому пока мама поливала цветы и выслушивала бабушкины рассказы о соседках, подругах, а также их детях и внуках, я отсиживалась в уютном углу за ширмой и в сотый раз перечитывала Анну Каренину. Все внуки были на редкость одаренными детьми, а невестки – эгоистками и невоспитанными нахалками. Даже непонятно, как им удалось родить таких прекрасных детей. Зятья тоже были не лучше, кроме папы конечно, которого бабушка очень уважала за талант и трезвость.

– Но все-таки он немного малахольный, – говорила она маме, думая, что я не слышу, – эти странные увлечения, раскопки, лекции по истории… Он ведь математик? И знаешь, так жаль, что Ирочка похожа на отца. Волосы слишком темные, попка тяжеловата – абсолютно еврейская внешность! Ты у меня была гораздо интереснее. И куда он все рвется? Нормальная работа, квартира, сами уже немолоды. Я не понимаю, зачем нужно ехать в кошмарную жару и войну? В любом случае дайте мне сначала умереть, а потом делайте, что хотите!

Папа спорил, уверял, что в Израиле прекрасный климат для гипертоников, потому что от жары расширяются сосуды. Он бредил раскопками, зарылся во времена царя Ирода и все переживал, как глупо повели себя евреи, развязав междоусобицу.

Карта Израиля висела над моей кроватью, каждый вечер, если родители не уходили в гости, мы с папой отправлялись в прекрасное путешествие по крошечной и необъятной стране. Обычно начинали с севера, с чудесного городка Рош-Пина, где жил папин старинный друг-художник.

Папа прожил в Рош-Пине целую неделю, спускался по каменным ступеням с горы в прохладный парк, бродил среди лавочек с самодельной керамикой, картинами и разноцветными бусами и теперь уверенно вел меня по знакомым улицам. Мы покупали целую охапку бус – зеленый малахит, оранжево-красный сердолик, фиолетовый, похожий на виноград аметист. Бусы так здорово смотрелись на моей смуглой от вечного солнца коже, обвивали руки и шею, оттеняли легкое длинное черное платье. Не зря на Востоке любят черный цвет!

Потом мы медленно двигались на юг, к Иерусалиму, его непостижимой Стене, полной слез и надежд, где можно запросто послать Богу личную записку, как заявление в ЖЭК. Каменные дворы утопали в зное и пыли, даже колодцы казались неживыми, и только молчаливые древние старики в черных шляпах денно и нощно молили Господа за всех своих непутевых детей. Но по дороге еще можно было заглянуть в маленькие красивые деревни и монастыри, посмотреть римский водопровод, искупаться в Галилейском море. А потом направиться к Беэр-Шеве, первому колодцу Авраама, и дальше, дальше – к Мертвому и Красному морям, в пустыню, на самый край земли. От одних названий кружилась голова: Тверия, Кейсария, Ципори… Я читала все подряд – Иудейскую войну, Библию, Амоса Оза, Агнона, я вместе с папой болела этой белой жарой и бездонной историей. По ночам я брела вдоль ручья, именуемого рекой Иордан, студила усталые ноги в холодной прозрачной воде, сарафан и сандалии не стесняли движений и подчеркивали красоту талии и бедер, браслеты скользили по мокрой руке. И всем соседям безумно нравились мои прекрасные еврейские волосы.

Кстати, моя бабушка до сих пор страдает тяжелой гипертонией.

– Послушай, Ирина Григорьевна! – Глеб всегда называет меня по имени-отчеству, может быть, надеется, что так я быстрее повзрослею и поумнею. – Послушай, я все понимаю, родительские чувства мозгом не контролируются, но все-таки зачем ты купила зайца? Ну конструктор, машинка – еще куда ни шло. Здоровый мужик, скоро за девочками будет бегать!

– Заяц не для Гриши, а для меня.

– Понятно, – говорит Глеб и уходит на кухню. – А есть дают в этом доме или мы теперь в куклы будем играть?

Он достает котлету из холодильника, аккуратно отламывает по кусочку, каждый кусочек окунает в майонез. Он здорово загорел в своем Барнауле, как будто на заграничный курорт съездил. И еще помолодел. Если бы не седые виски, – совсем мальчишка, хотя на семь лет старше меня. Нас даже часто принимают за ровесников.